Констанс О`Бэньон - Рыцарь Золотого Сокола
Пэры, пожелавшие самолично услышать высочайшее решение короля Генриха, уже собрались и теперь оживленно перешептывались между собой. По поводу королевского вердикта строились самые разные догадки и даже заключались пари. Большинство, однако, склонялось к тому, что преступников, несомненно, ждет смертный приговор.
Войдя, король Генрих не удостоил взглядом никого из своих придворных. Вместо этого он мрачно уставился в пол, на разноцветные пятна света, падающие из высоких витражных окон. Сейчас он в последний раз обдумывал свое окончательное решение. Когда он его произнесет, оно придется не по вкусу многим его подданным. Все равно он не намерен прощать тех самонадеянных, которые смеют поддерживать его обнаглевших сыновей. Пусть печальный пример принца Райена послужит тем, кто сочувствует Ричарду, хорошим уроком. К тому же Фалькон-Бруин почти полностью в лапах у Британского льва, дело за немногим — смертью наследников трона. И все — по закону!
Генрих, в молодости имевший больше сходства со львом, чем все прочие Плантагенеты, был еще не стар, но его коротко остриженные волосы давно уже поседели, щеки обрели нездоровую бледность, а глаза заметно потускнели, утратив живой блеск. Вдобавок в последние годы он чрезмерно располнел.
Судьба посылала ему удар за ударом — самые близкие один за другим предавали его. Однако он и теперь держал голову как подобает королю. Подданные, а более всего особо приближенные, весьма опасались вызвать неудовольствие Генриха, ибо власть его была велика, а память цепка и надежна. Рано или поздно кара настигала тех, кого он считал врагами.
Он потерял уже почти все в своей жизни — все, кроме Англии. Сейчас ему вспомнились его жена Элинор, заключенная в Солсбери за коварный заговор против него, и два его сына, Ричард и Джон, вечно воюющие то против него, то друг против друга. После смерти все его обширные завоевания наверняка пойдут прахом едва ли буйные отпрыски сумеют удержать их в руках. Но, пока он жив, он не поступится ничем.
— Введите заключенных, — приказал Генрих своему гофмейстеру.
Поступь принца Райена была, как и прежде, тверда. Хотя его руки были закованы в кандалы, он старался заботливо поддерживать сестру, сильно ослабевшую в заключении. Войдя, он вызывающе вскинул голову и вперил взгляд в того, в чьих руках находились сейчас судьбы его и принцессы.
При виде надменного молодого принца — Золотого Сокола, как многие его называли, — король Генрих нахмурился. Что ж, Сокол попался в западню. В темных глазах принца горел дерзкий огонь, но Генрих знал, что уже очень скоро ему суждено погаснуть. По правде сказать, принц Райен внушал ему невольное восхищение: он был достойным противником и отважным воином. Интересно, вдруг подумал Генрих, знает ли принц, что в западню его привело предательство родной матери? Король вновь взглянул на пленника — да, скован, но горд и неукротим.
Совсем иное дело принцесса Кассандра. По всему было видно, что она очень больна, и Генрих даже великодушно велел подать ей скамейку, но она покачала головой — предпочла стоять рядом с братом. Ей было всего четырнадцать, как доложили Генриху, и в ней уже можно было угадать черты будущей красавицы. Было время, когда при одном взгляде на такой полураспустившийся цветок кровь начинала быстрее бежать по его жилам, но время это прошло. Теперь он был слишком стар для плотских утех.
Генрих, задумавшись, снова перевел взгляд на принца, глаза которого светились все тем же дерзким, упрямым огнем. Генрих прекрасно понимал его чувства: такой же огонь пылал когда-то и в его душе.
— Для нас наступает тяжелая минута, — громко и раздельно, так, чтобы было слышно в дальних концах залы, заговорил Генрих и привалился к спинке трона, пытаясь найти наиболее удобное положение для своего грузного тела.
Паж, видя затруднение своего повелителя, бросился к нему, чтобы подсунуть подушечку ему под спину, однако был остановлен на полпути весьма грозным взглядом. Генрих не любил показывать подданным свои слабости.
— Вина мятежников доказана высшим судом, — продолжал он. — Наша обязанность — вынести приговор. Всем известно, мятеж в государстве, как и всякая другая зараза, должен быть искоренен как можно решительнее, иначе зараза разрастется в опасную болезнь. Мы предпочли бы быть милосердными, однако справедливость превыше всего.
— Ты ведь всегда славился своим милосердием, правда, Генрих? — послышался насмешливый голос Райена. — Это ничего, что жена твоя много лет в тюрьме, а дети озлоблены на родного отца больше, чем на недруга… Рассказывай сказки о своем милосердии этой девочке, моей сестре, может, она тебе и поверит, а на меня не стоит тратить красноречие.
— Наглец! — взревел Генрих. — Сам себе роешь могилу! Не дорожишь собственной жизнью — подумал бы хоть о сестре. До этой минуты у меня еще оставались какие-то сомнения по поводу приговора, но ты отлично помог мне от них избавиться.
Хотя Райена душили ненависть и гнев, он усилием воли взял себя в руки и заговорил нарочито тихо, так что придворные в другом конце залы лишь с большим трудом могли разобрать его слова.
— У меня к тебе есть только одна просьба, Генрих.
Генрих с усмешкой наклонился вперед и картинно подпер рукою подбородок.
— Вот как! Ты все же намерен удостоить нас просьбой? Какой же?
— Я прошу тебя даровать жизнь моей сестре. Она ни в чем не повинна перед тобой и не должна страдать за брата.
Генрих знал, что если правильно повести разговор, высокомерный принц, не обладающий сдержанностью, непременно вспылит и покажет себя всему залу с самой неприглядной стороны. Это было бы сейчас весьма кстати. Все-таки смертный приговор целой королевской семье — отнюдь не безобидное решение. Лучше, чтобы обвиняемые вызвали поменьше сочувствия. При возможности он всегда старался склонить людское мнение в свою пользу, чтобы в рядах собственной знати не было разброда.
— Раньше надо было думать о сестре! Теперь, когда суд обвинил тебя в тягчайших преступлениях, никто не намерен прислушиваться к твоим просьбам.
Принц Райен заскрежетал зубами, но смолчал.
Внезапно от двери послышались громкие голоса, и два стражника преградили кому-то путь. Все взгляды обратились в ту сторону.
— Немедленно разобраться, в чем дело, — гневно бросил Генрих своему гофмейстеру.
Тот проворно просеменил к двери, потом обратно и вскоре почтительно склонился перед королем.
— Говори, — угрожающе потребовал Генрих. — Кто осмелился помешать королю во время суда?
Гофмейстер, которому частенько приходилось видеть своего повелителя не в духе, бесстрашно приблизился к нему и что-то зашептал в самое ухо.
